Лестница в Эдем - Страница 74

Меф с сомнением посмотрел на Улиту, но спорить не стал. Слушать слова в отрыве от чувств, а чувства в отрыве от причин их возникновения – счастливый удел дураков.

Улита икнула, и ее произвольно блуждающий взгляд вновь нашарил кота.

– Если задуматься, бытовая человеческая симпатия устроена… ик… очень расчетливо. Что удобно, приятно и безопасно, то и красиво. Все охотно соглашаются любить мягких, пушистых и добрых зверушек, но… ик… мало кто любит гадких и колючих, таких, как эта вот дрянь! Вот и людей все охотно любят красивых, умных и щедрых и лишь под большим нажимом соглашаются терпеть пьяную, злобную, болтливую, никому не нужную толстуху!.. Чего уставился на меня, а?

Меф молча ткнул пальцем в пистолет, дуло которого глядело ему в живот. Улита с недоумением посмотрела на «вальтер», о существовании которого она успела уже позабыть.

– Думаешь: заряжен? – спросила она.

– Тебе виднее.

– Считаешь, я помню, у кого его стащила? Сейчас проверим! – И Улита быстро вскинула «вальтер» к виску.

– Лучше вон туда! – Поспешно схватив ее за кисть, Меф перевел дуло в стену.

Улита нажала курок. Послышался сухой, относительно негромкий выстрел. Выплюнув тусклую гильзу, затвор возвратился на прежнее место.

– Надо же! Заряжен! Военрука на них нету! Не знают, что оружие надо хранить с выковырянным магазином, убедившись в незапихивании патрона в патронник, – спокойно констатировала Улита, небрежно отшвыривая пистолет в угол.

– Но вернемся к пьянству и злобной толстухе! Хотите секрет про злобную толстуху, которой даже ее собственный эйдос не отдают? Знаете, что меня действительно злит? Что я, сколько ни пытаюсь, не могу стать лучше! Пять минут держусь, а потом или сама в яму, или заорала на кого-то, или комиссионера по башке! Испаскудилась не просто до крайности, но до невозможных каких-то пределов! Пути отступления уже нет. Я не то что Москву сдала, а и Северный полюс уже пропрыгала зайчиком. Что еще осталось сдать и кого предать – ума не приложу! Уже и за край цепляться нечем – ногти все обломала.

Голос у Улиты внешне казался спокойным, но в глубине – это Меф ощущал безошибочно – треснувшим колоколом позванивала близкая истерика.

– Перестань! Ты не такая! – сказала Дафна, касаясь ее плеча.

Улита грубо отбросила ее руку.

– А ну, не цапай мебель, хорошая наша!.. А этот-то славненький ваш, ясноглазенький! Знаю, жалеет меня! Небось даже любит, но как любит! Смотрит на меня, как на собаку с поломанной лапкой, крушить вашу тетю! Ненавижу!

Стены задрожали. Стоявший рядом стул сам собой вспыхнул. Мефодий на всякий случай отодвинул Дафну и загородил ее от Улиты.

– Улита! Ты больная! – твердо сказал он, надеясь если не смягчить гнев, то, переключив его на себя, самому стать громоотводом.

Ведьма мотнула головой. Влажные глаза ее вдруг высохли.

– А вот и врешь! – сказала она неожиданно трезвым голосом. – Я с детства очень здоровый ребенок! О таких, как я, говорят: здорового ребенка не угробишь и поликлиникой. Но тем хуже, потому что здоровый дух в здоровом теле встречается чуть реже, чем никогда! Если некоторые утверждают обратное, то это умственные сироты! Несчастные жертвы рекламы, ушибленные рухнувшим с высоты телевизором! Оо-опс!

В ораторском жесте Улита качнула левой рукой и, неожиданно обнаружив в ней бутылку, поднесла ее к глазам, уставившись на заточенного джинна.

– А этот вот приставал ко мне! Взяла его просто за компанию, а он вообразил себе! Ручки распустил! А ну, не трогай меня сейчас своими липкими глазенками! Пошел вон! Проваливай в Тартар!

Улита размахнулась и швырнула бутылку через весь холл, в дальнюю стену. Затем решительно раздвинула Мефа и Дафну и, пройдя между ними, широкими, но шаткими шагами поднялась наверх.

– Что на нее нашло? – спросил Меф.

– А ты не понял? – удивилась Даф. Почему-то она выглядела довольной.

– Я понял, что она страдает и мучается из-за Эссиорха.

– Да, но не это главное.

– А что?

– В ней просыпается сердце. Прорастает, как зерно в земле. Правда, если вдруг ударит мороз, пророщенному зерну будет хуже, чем непророщенному. В обратную сторону росток уже не втянется, – сказала Дафна озабоченно.

– Слушай, почему Улите не могут вернуть ее эйдос? Она же в душе добрая! – поинтересовался Меф.

– Нет, не добрая. Пока, во всяком случае, не добрая, – просто сказала Даф.

Меф недоверчиво потряс головой.

– Как не добрая? – переспросил он озадаченно.

– Так, не добрая. Она добренькая. Добрый человек добр всегда и ко всем – к врагам и друзьям в равной мере. Добренький же добр по настроению, с истеричными всплесками, в основном к друзьям, и то с какой ноги встанет. Колоды друзей и врагов он все время перемешивает. Охота ему на кого-нибудь позлиться, он перетаскивает человека из колоды друзей в колоду врагов и пошел чихвостить. Пар выпустит и опять в колоду друзей тащит. А теперь представь, что случилось бы, если бы солнце тоже всходило утром по настроению? Или метро работало бы по настроению. Приходишь утром, а там закрыто, потому что у сотрудников метрополитена настроения не оказалось рано вставать.

Меф засмеялся.

– Не смешно, – с грустью сказала Дафна. – Если отдать Улите эйдос сейчас, она очень скоро его потеряет. Эссиорх это прекрасно понимает и нарушает все правила. Ему может за это перепасть, тем более что он, и правда, привязался к ней не совсем так, как должен.

* * *

В питерской резиденции кабинет Арея занимал большую подвальную комнату, изначально предназначенную для тира. Комната была глухая, без окон, с толстыми стенами.